Прежде всего, да будет нам позволено  коротко  объясниться  с  нашими читателями по поводу заглавия, только что нами написанного. Уже двадцать лет мы беседуем с читателями, и я надеюсь, несколько нижеследующих строк не ослабят нашу старую дружбу, а укрепят ее.

   После того, как мы сказали последние наши слова,  у  нас  совершилась

революция; эту революцию я предсказал уже в 1832 году,  я  проследил  ее нарастание, я описал ее свершение и более того: шестнадцать лет назад  я рассказал о том, что я сделаю  -  и  что сделал  -  назад  тому  восемь

месяцев.

   Разрешите мне привести здесь последние  строки  пророческого  эпилога моей книги "Галлия и Франция":

   "Вот бездна, которая поглотит наше  нынешнее  правительство.  Фонарь,

которым мы освещаем его путь, осветит лишь его крушение, ибо  даже  если

бы оно и захотело повернуть на другой галс,  теперь  оно  этого  уже  не

смогло бы: его увлекает  слишком  быстрое  течение,  его  гонит  слишком

сильный ветер. Но в час гибели наши воспоминания - воспоминания человека

- возобладают над стоицизмом гражданина, и раздается голос: "ДА ПОГИБНЕТ

КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ, НО ДА СПАСЕТ БОГ КОРОЛЯ!" И это будет мой голос".

   Сдержал ли я свое слово и прозвучал ли единственный во Франции голос,

который в момент падения династии сказал "прощай" дружбе  с  августейшей

особой, достаточно громко, чтобы его услышали?

     В середине июня 1559 года, по-весеннему сверкающим утром, площадь Сент-Женевьев запрудила толпа примерно в тридцать-сорок тысяч человек.

     Тот, кто только сейчас прибыл из родных мест и внезапно оказался бы посреди улицы 

Сен-Жак, откуда можно было охватить взглядом всю эту толпу, был бы ошеломлен таким зрелищем и затруднился бы сказать, по какому случаю собралось столь много людей в этом месте столицы.

     Погода стояла великолепная - значит, не будут выносить раку святой Женевьевы, как в 1551 году, чтобы добиться прекращения дождя.

     Дождь уже прошел позавчера - значит, не будут выносить раку святой Женевьевы, как в 1556 году, чтобы молить о дожде.

     Не надо было и оплакивать губительное сражение, подобное тому, что произошло при Сен-Кантене, - значит, не будут выносить во главе процессии раку святой Женевьевы, как в 1557 году, чтобы обрести заступничество Господне.

     Тем не менее, было совершенно очевидно, что столь великое множество народа, заполнившее площадь перед старинным аббатством, собирается принять участие в каком-то знаменательном торжестве.

     Порой мне кажется, что я провел на Земле не одну тысячу лет и что бесплотный мой дух, вобрав в себя целую череду человеческих судеб, переселился на Марс, где пребывает и поныне.

- Обрел ли он счастье, покинув нашу юдоль слез? - спросят себя те, кто 

остался скорбеть на Земле.

- Вовсе нет, поверьте! Хотя пребывать на планете, где я теперь нахожусь, 

неоспоримо лучше, ничто меня здесь не радует.

Когда со мной случаются приступы хандры, я оглядываюсь назад; именно под 

влиянием одного из них я взялся сегодня за перо, пытаясь запечатлеть на бумаге 

лучшие воспоминания былых лет.

Должен признаться моим будущим читателям, что в своих земных воплощениях я был великим грешником перед Всевышним. Вот почему лучшее для меня утешение - 

созерцать среди встающих в моем воображении теней силуэты женщин.

Та, что пробуждает сегодня мои дремлющие чувства, проносящиеся лишь, увы, легким поэтическим облачком в воздухе, которым я сейчас дышу, носила на земле 

благозвучное имя Виолетта. Рядом с ней я познал радости рая, обещанные Магометом 

самым горячим своим почитателям; смерть ее была для меня горчайшей утратой.

Никому не ведомо, кого скрыл я под этим красивым псевдонимом. А значит, я 

волен откровенно описать историю нашей любви! Поистине, она неповторима! 

И все же с моей стороны было бы осмотрительно предварить эту книгу одним 

замечанием, прежде чем доверить любовному зефиру принести на стол отважного издателя повествование, не предназначенное для юных девиц.

     20 августа 1672 года город Гаага, такой оживленный, сияющий и  нарядный, словно в нем царит вечный праздник, - город Гаага со своим тенистым парком, огромными деревьями, склоненными  над  готическими  зданиями,  с зеркальной поверхностью широких каналов, в которых отражаются почти вос-

точные по стилю купола его колоколен, - 20 августа 1672 года, город Гаа-

га - столица семи Соединенных провинций,  был  заполнен  высыпавшими  на

улицу возбужденными толпами граждан. Они, торопясь и волнуясь, с  ножами

за поясом, с мушкетами на плечах или с дубинами в руках, пестрым потоком стекались со всех сторон к грозной тюрьме Бюйтенгоф. Там в то время  томился по доносу врача Тикелара, за покушение  на  убийство,  Корнель  де Витт, брат Яна де Витта, бывшего великого пенсионария Голландии.

   Если бы история этой эпохи и в особенности того года, с середины  которого начинается наш рассказ, не была неразрывно связана с двумя вышеупомянутыми именами, то несколько последующих пояснительных  строк  могли

бы показаться излишними. Но мы предупреждаем нашего старого  друга-читателя, которому на первых страницах всегда обещаем, что он  получит  удовольствие, по мере наших сил выполняя это обещание, -  мы  предупреждаем его, что это введение так же необходимо для ясности  нашего  повествования, как и для понимания того великого политического события, с  которым связана эта повесть.

   

     Вечером 4 декабря 1846 года наш  корабль  стал  на  якорь  в  Тунисском

заливе, а часов в пять утра я проснулся с чувством той глубокой  грусти,  от

которой весь день глаза наполняются слезами и грудь вздымается от вздохов.

     Это чувство было вызвано сновидением.

     Спрыгнув с койки, я надел панталоны, вышел на палубу и стал смотреть по

сторонам.

     Я надеялся, что  чудный  вид,  открывшийся  моим  глазам,  рассеет  мою

тревогу, тем  более  неотступную,  чем  менее  явственной  была  причина  ее

возникновения.

     Передо мной, на расстоянии ружейного выстрела, была дамба; она тянулась

от форта Голетты до форта Арсенала  и  оставляла  узкий  проход  для  судов,

следовавших из залива в озеро. Воды этого  озера,  не  уступавшие  по  своей

голубизне небесам, которые они отражали,  местами  были  неспокойны,  -  там

хлопала крыльями  стая  лебедей,  а  на  одном  из  вбитых  на  определенном

расстоянии друг от друга  столбов,  указывающих  мель,  неподвижно,  подобно

изваянию птицы на надгробном  памятнике,  сидел  баклан;  изредка  он  вдруг

камнем падал вниз, нырял за добычей и вновь появлялся на водной поверхности,

держа в клюве рыбу; проглотив ее, он снова взлетал на столб и опять застывал

в  безмолвном  оцепенении  до  тех  пор,  пока  другая  рыба,   проплывавшая

поблизости, не возбуждала его аппетита, и тогда, преодолевая лень, он  снова

исчезал в воде и опять появлялся.

      8 февраля 1719 года ровно в десять часов утра к романской паперти 

Шельского аббатства подъехала карета с тремя королевскими лилиями на гербе, в 

верхней части которого была обозначена перевязь Орлеанского дома; перед каретой 

скакали два форейтора и паж.

У колоннады перед входом экипаж остановился; паж соскочил на землю, открыл 

дверцу, и из кареты вышли два путешественника.

Первым появился человек лет сорока пяти-шести, невысокого роста, довольно 

полный, с красным лицом; манеры у него были непринужденные, а в каждом жесте 

сквозили высокомерие и привычка повелевать.

     Начиная с описания того времени, к которому мы наконец подошли, эти 

мемуары будут разделены на две совершенно самостоятельные части: содержание первой составит история жизни Виктора Амедея вплоть до его кончины, наступившей в прошлом году; все подробности событий тех лет стали доподлинно известны мне от 

моего сына, зятя и двух-трех надежных друзей, в том числе от знаменитого немого 

и дона Габриеля, которые тогда были еще живы.

С этого мы и начнем наш рассказ. Затем, если у меня достанет смелости, я 

приподниму густую вуаль, скрывающую немало тайн испанского двора, куда явилась 

царствовать сначала одна из дочерей Месье, а затем - дочь Виктора Амедея.

Мне довелось узнать то, что, уверяю вас, мало кому известно, и, если 

Всевышний продлит мои дни, я пролью яркий свет на этот период истории.

Вернемся же в Савойю. После своего бегства я по-прежнему оставалась в 

курсе происходивших там событий - мои друзья сообщали мне обо всем. В обширной корреспонденции, которую я сохранила, чуть ли не день за днем было описано все, что происходило при савойском дворе: меня оповещали о делах и 

переживаниях принца, обычно не скрывавшего своих чувств, если, конечно, они не касались политики, ибо в делах государства он был особенно скрытен.

О моем похищении герцог узнал во время смотра отрядов ополчения, 

сформированных на средства горожан, в тот самый час, когда его приветствовали 

возгласами, исполненными преданности и восторга.

     В понедельник восемнадцатого  августа  1572  года  в  Лувре  был  большой

праздник.

   Обыкновенно темные окна старинного жилища королей были ярко  освещены,  а

близлежащие площади и улицы,  как  правило,  пустынные,  едва  лишь  колокол

церкви Сен-Жермен-Л'Осеруа бил девять часов вечера, теперь  кишели  народом,

хотя была уже полночь.

   Густая, грозная, шумная толпа в темноте напоминала мрачное  взволнованное

море, где каждая волна превращалась в рокочущий вал; это море, хлынувшее  на

улицу Фосе-Сен-Жермен и  улицу  Астрюс,  заливало  набережную,  приливало  к

подножию луврских стен и отливало к  цоколю  Бурбонского  дворца,  стоявшего

напротив.

   Несмотря на то, что это был королевский праздник, а  быть  может,  именно

потому, что это был королевский праздник,  что-то  грозное  чувствовалось  в

народе: он не сомневался, что это  торжество,  на  котором  он  присутствует

только  как  зритель,  -  лишь  пролог  к  другому,  отложенному  на  неделю

торжеству, где он сам будет желанным гостем и повеселится от всей души.

     1650 год, гражданская война во Франции. Королева Анна Австрийская воюет с принцессой Конде.

Главный герой, барон Каноль, влюблен одновременно в двух женщин, которые 

находятся по разную сторону баррикад.

К чему может привести жизнь между молотом и наковальней, вы узнаете из 

увлекательного исторического романа Александра Дюма.

в "Мушкетере" и помнят, каким неожиданным и странным образом эти записки попали 

ко мне в руки.

Не занимаясь обычно публикациями такого рода, я дал просмотреть эти 

мемуары одной даме из числа моих приятельниц, женщине чрезвычайно умной; у этой моей приятельницы был лишь один недостаток, который в данном случае становился достоинством: она считала себя старухой, ибо, начитавшись хроник и мемуаров прошлых веков, вообразила, что когда-то знала описанных в них героев.

"Мемуары княгини Монако",подготовленные ею к печати и опубликованные мною в "Мушкетере", имели огромный успех. Из этого воспоследовало то, что моя знакомая стала настойчиво упрашивать меня заняться поиском новых мемуаров. И тут мне вспомнилось, что, оказавшись однажды в городе ***, где мне предстояло задержаться часов на пять, я, не зная, чем занять это время, отправился навестить своего друга, работавшего в местной библиотеке. Зная о моем пристрастии к старинным рукописям, он позволил мне 

ознакомиться с ценнейшими рукописями этой библиотеки, и я с чутьем, каким 

обладают люди, привычные к подобным поискам, чуть ли не сразу натолкнулся на 

одну из них, носящую название: "Мемуары Жанны д'Альбер, графини ди Верруа, по 

прозвищу Царица Сладострастия".

     «Граф Монте‑Кристо», один из самых популярных романов Александра Дюма, имеет ошеломительный успех у читателей. Его сюжет автор почерпнул из архивов парижской полиции. Подлинная жизнь сапожника Франсуа Пико, ставшего прототипом Эдмона Дантеса, под пером настоящего художника превратилась в захватывающую книгу о мученике замка Иф и о парижском ангеле мщения.